Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]
— Все, все, Лешка, — успокаивал он меня, трясущегося, не в силах произнести ни одного слова. — Вы молодцы. Хорошо врезали этим уродам!
— Игорь уже мертвый, — твердил я. — В него попали две пули. Вот сюда.
— Что теперь сделаешь? Война. Я не думал, что и ты живым останешься. С десяток фрицев вы уложили, факт.
Я пытался показать, куда угодили пули, но Шуваев, продолжая что-то говорить, вытряхнул из мешка оставшиеся диски, изорванные осколками. Нашел один целый и перезарядил мой пулемет. Пару дисков, из которых торчали смятые патроны, старшина снова затолкал в мешок.
— Нам теперь все пригодится, — подтолкнул он меня, протягивая мешок. — Пошли быстрее. Бегом!
Нас осталось девять. Из полка, отдельного танкового батальона, остатков рот и пехотных батальонов, бойцов, которых полковник Урусов ставил в строй. Большинство погибли. Кто-то прорывался к своим, а кто-то, как Паша Закутный, отсиживался по деревням.
Шестеро из девяти были танкисты. Трое — пехотинцы. Ранили механика-водителя Кружилина из третьей роты. Совсем молодой, конопатый парнишка. Крупнокалиберная пуля прошла навылет, повыше лодыжки, вырвав клок мяса. Повязка подмокла кровью. Он лежал, вытянувшись, что-то с усилием бормоча под нос. Может, молился. Меня никто не спрашивал, как погиб Волошин, но я как заведенный несколько раз повторил:
— В него попали две пули. В поясницу. Он уже умер.
Когда я произнес это в третий или четвертый раз, Иван Войтик обнял меня и погладил, как ребенка, по голове.
— Успокойся, хлопчик. Вы молодцы. Что положено — сделали. Дали нам всем до леса добежать.
Лейтенант, дождавшись, пока я успокоюсь, расспросил о том, как все происходило. Особенно его беспокоило, точно ли сгорел танк. Тогда я еще не знал, что означает слово «окруженец», и не знал, что каждому из нас, а особенно лейтенанту Князькову, придется подробно докладывать (если выберемся живыми) о каждом дне, проведенном в окружении, и отчитываться за каждый потерянный в роте танк. Ведь Князьков был назначен ротным командиром и отвечал за технику и всех своих подчиненных.
Затем мы почистили оружие, набили остатками патронов пулеметные диски. Оружия на девять человек у нас хватало: два снятых с танков пулемета ДТ, трофейный автомат, винтовки, несколько наганов и пистолетов. Имелось сколько-то гранат. С патронами было хуже. Расковыряв смятые диски, мы набили еще один, имевшийся в запасе пустой диск. Получилось полторы сотни патронов на пулеметы. Штук по двадцать было к винтовкам. Оставшийся трофейный автомат — практически пустой. Гранат тоже не густо — по одной-две на человека. Всех запасов хватит на короткий бой или прорыв через пост. А дальше хоть прикладами отбиваться.
Завтрак, он же и обед, состоял из кусочка масла размером со спичечный коробок и примерно такого же ломтика хлеба. Это были остатки продуктов, которыми обеспечил нас бригадир. Спасибо, неделю на его харчах сидели! Невольно вспомнился Пашка. Князьков аккуратно заполнял журнал боевых действий батальона, хотя от батальона даже взвода не осталось. Слюнявя химический карандаш, переспрашивал:
— Немецкий броневик, значит, подбил?
— Зацепил, — честно признался я, — но двигался он кое-как. Фрицы, считай, на руках его выкатывали. Один снаряд я ему едва не под колеса влепил. Наверняка из экипажа кого-то убило. Но пулеметы работали. Из них Игоря Волошина и достали.
— Немцев сколько уничтожил?
Этого я не знал. Вместе с Игорем выпустили двадцать с лишним снарядов. Еще я стрелял из пулемета, а Игорь из автомата.
— Штук семь-восемь уделали, — подумав, отозвался я.
— Наверное, больше. Вы долго стреляли. Или не целился?
— Целился. И попадал, — возразил я.
— Запишем тогда так. Подбит бронеавтомобиль системы «Хорьх», уничтожено девять немецких солдат. Получивший многочисленные повреждения танк БТ-7 был подожжен лично рядовым Волковым А.Д. Находившийся вместе с ним старший сержант Волошин Игорь Макарович получил смертельные ранения и погиб смертью храбрых на окраине села (Князьков назвал по карте село, название которого я не запомнил). Распишись.
Я расписался. Лейтенант уже собирался встать, потом глянул на меня:
— А про дружка твоего, Кутького-Закутного, что написать? Самовольно оставил батальон, то есть дезертировал. Или без вести пропал?
— Не знаю, — ковырнул я землю носком сапога.
— Зато я знаю. Закутный Павел совершил дезертирство, и ты не предотвратил это преступление. Ладно, идем.
И снова долгий путь через голый октябрьский лес. Раненого сержанта Кружилина мы несли на самодельных носилках, меняясь каждый час. В книгах о людях, выходивших из окружения, особенно изданных в шестидесятых-восьмидесятых годах, этот путь нередко представлялся как полный схваток и отчаянных прорывов. Мелькало даже что-то приключенческое. Все же тыл врага, а значит, неизбежные схватки, дерзкие нападения на вражеские посты.
Окружение — штука тяжелая. Раненый был один, а нас восемь. Вроде и нести не так трудно. Но все танкисты получали контузии. У Войтика не гнулась рука. Кто-то оглох. У старшины Шуваева были обожжены ладони. Носилки мы сплели удобные, легкие, но вскоре убедились, что даже по часу нести не можем. Менялись каждые сорок минут. Два человека — головной дозор, двое — прикрытие.
Какие к чертям засады, если мы к вечеру едва тянули нашего Васю Кружилина. Хорошего механика-водителя, веселого мужика, любившего рассказывать анекдоты. В основном про хитрых жен и мужей-рогоносцев. Я его не очень хорошо знал, но сейчас мы как родные стали. И Вася Кружилин, улыбаясь через силу, что-то пытался рассказывать, но тяжелая рана доставала его непрерывной болью до такой степени, что он начинал тихо по-щенячьи скулить. Знал, что любой звук в лесу нас выдаст, и терпел, как мог.
Мы выходили из окружения восемь суток. Пересказать я их не смогу. Врезались в память отдельные дни и эпизоды. Как мы хотели переночевать в скирде соломы. Уже в темноте начали копать норы, но метрах в ста с небольшим оказалась дорога. Прошла одна машина, другая, потом целая колонна. Шли внаглую, с включенными фарами. Даже громкие голоса слышно было. Мы замерли, ожидая пулеметной очереди по скирде, или того хуже — немцы решат проверить, есть ли здесь кто. Но завоевателям было не до нас. Колонна прошла, не останавливаясь. Наверное, торопились на теплую ночевку.
А мы отошли в лес и, наломав сосновых веток, сбились в кучу, пытаясь согреть друг друга. Холод не давал заснуть. Я погружался в забытье, но через полчаса просыпался. Трясся, бегал, чтобы согреться, а потом наступала моя очередь идти на пост. Утром чувствовал себя разбитым, как кляча. Съел свою крошечную порцию масла, уже без хлеба, и взялся за носилки. В тот день впервые выпал мелкий снег и вскоре растаял. А мы менялись, передавая друг другу носилки уже каждые полчаса.
Шли по бездорожью. Сунулись было на колею, где легче было идти, но послышался шум мотора, и мы торопливо убрались в чащу. Правильно сделали! Проследовали два грузовика и машина поменьше.
Сколько там было немцев — неизвестно, но уж не менее десятка. Сытых, здоровых, наверняка с пулеметом, готовые встретить огнем нашу измученную, с воспаленными ранами группу. Много нас выходило той осенью из окружения. А если выходят, то собираются воевать. Значит, надо добивать азиатов, не жалея патронов.
В ночь рискнули переночевать в небольшой деревеньке. Выбрали дом на отшибе. Шуваев сходил на разведку. В телогрейке, шапке без звезды, в карманах наган и граната. Убедился, что немцев в селе нет. Тогда мы осторожно двинулись всей группой. Постучали в дом на краю, где прямо за огородом начинался сосняк. Хозяин сразу заявил, что в селе немцы.
— Врешь, гад! — выругался старшина. — Я целый час наблюдал. Нет здесь никаких немцев.
— Ну, не германцы, так полицаи, — оправдывался хозяин. — Я вам харчей вынесу, а вы уходите. В лесу ночуйте.
Прозвучало как издевательство. Мы ночь от холода не спали и сюда едва притащились, голодные, усталые, а нас опять в лес гонят. Лейтенант Князьков, в туго перепоясанном ватнике, с кобурой, не сдержавшись, с маху втолкнул хозяина в глубь двора, где заливалась лаем собака.
— Заткни ее и сам заткнись, если жить хочешь!
Вошли вслед за хозяином в дом, оставив одного на карауле. Я видел, что наш лейтенант едва сдерживался. Находило на него такое. Пошарив в кармане, вытащил червонцы, которые не взял бригадир Иван Никифорович.
— Вот деньги. Накормишь бойцов Красной Армии. Мало или хватит?
— Не надо. Накормлю и так.
— За деньги накормишь и на постой возьмешь на ночь. Как гражданин, обязанный помогать сражающейся Красной Армии. Согласно закону. Это я тебе говорю, как лейтенант, командир роты. — Веско прозвучали слова Князькова, готового сорваться в любую секунду.
